Я родился в 1924 году. Когда мне было четырнадцать лет, стал комсомольцем. Писал стихи. В 1941 году кончил десятилетку. Пошел добровольцем на войну. При обороне Киева был ранен в ногу. Меня спрятала старушка, вылечила. Фронт был далеко. Я вернулся в Приднестровье. Вместе с сельской учительницей Тамарой Бурык организовал подпольную группу. Мы пережили тяжелое лето 1943 года. Я снова воевал с немцами, хотя фронт был за тысячи километров.
С Яковом Барером я встретился в начале 1944 года. Это был крепкий, хорошо сложенный юноша. Он прекрасно говорил по-немецки. Он вошел в наш отряд и мужественно сражался. 17 марта 1944 года я был тяжело ранен в грудь - прострелено легкое. Яков меня вынес из-под пуль.
До мая 1943 года Яков жил во Львове. Он был меховщиком. С 1939 года он смог учиться; готовился поступить в университет. Но тогда пришли немцы. Как все евреи Львова, Яков был обречен.
Немцы взяли его на работу. Вернувшись вечером, он не застал ни бабушки, ни тринадцатилетнего брата - их увезли в Белжец, на "фабрику смерти". Там убивали евреев из Львова, из Польши, из Франции. Вскоре туда повезли и Якова. Он выпрыгнул из поезда.
Осенью 1942 года Яков попал в концлагерь близ Львова.
Комендант этого лагеря никогда не посылал евреев на расстрел. Он подходил к обреченному, говорил о намеченных улучшениях, о гуманности фюрера и, когда человек начинал верить в спасение, комендант его душил. Его прозвали "Душителем". Он построил стеклянную клетку на вышке. В клетку сажали еврея: он умирал у всех на виду. "Душитель" заставлял евреев рыть котлованы, потом снова засыпать их землей. Однажды евреи копали землю у самой границы лагеря. Яков спрятался; колонна ушла в барак. Раздался окрик часового. Тогда Яков вскочил и убил немца лопатой. Он снял форму, проверил удостоверение на имя Макса Валлера. После это Яков направился в барак, где находились его младший брат и восемь друзей из Львова. Он заговорил чужим голосом, даже брат его не узнал: "Собирайтесь!" Молча все собрались в последний путь. Часовой у ворот не удивился: каждую ночь выводили евреев на расстрел. Часовой пошутил: "Что, брат, очищаешь воздух?"
Это была первая удача Якова Барера.
Яков решил пробиться на восток. Они дошли до товарной станции. Яков заметил в одном из вагонов ящики с книгами для Днепропетровска. За ящиками спрятались девять евреев, а Яков, в форме эсэсовца, сторожил груз.
Расстались в Днепропетровске. Яков остался с братом.
Они долго странствовали. Якову пришлось сбросить форму: жандармы ловили дезертиров. В сентябре 1943 года они добрались до Первомайска. Там Яков подружился с бывшим учителем Миколайчиком. Яков достал радиоприемник, они слушали советские сводки и передавали другим. В СД заинтересовались Яковом. Он ушел, но немцы убили его маленького брата.
Я видел фотоснимки и документы убитых им немцев. Яков не любил рассказывать о своих похождениях - ему тяжело было вспоминать гибель родных и друзей.
Мы расстались с ним в госпитале. Он шел на Запад с Красной Армией. Он жил одним: увидеть советский Львов. Сибиряк - хирург Киевской дивизии спас мне жизнь, скоро я снова пойду воевать. Но я не знаю, что с Яковом Барером? Жив ли он? Увидел ли он свой родной Львов?
22 июля 1944 года.
Из собрания Ильи Эренбурга. Архив Яд Вашем, P.21.1/8
Мы выбили немцев с господствующей высоты и на плечах противника ворвались в населенный пункт. Немцы в панике бежали.
Радостно встретили нас жители, наперебой рассказывали о зверствах фашистов. К нам подошла гражданка Красова Вера Иосифовна и пригласила к себе. Мы увидели ужасную картину - в комнате сидело шесть человек. Нет, нельзя было в них узнать живых людей. Это были тени.
Вера Иосифовна со слезами стала рассказывать:
- Этих людей я сохраняла от немцев полтора года. Когда пришли немцы, стали делать облавы на евреев, каждый еврей должен был носить на руке повязку. Затем сменился комендант и приказал носить повязку большим размером, чтобы можно было различать издали. Следующий комендант сменил нарукавную повязку на широкую ленту на груди.
Вскоре началось массовое уничтожение евреев в городе Дубно. Их согнали на площадь, где творили чудовищные зверства - прогоняли сквозь строй, у стариков вырывали бороду, а затем заставляли танцевать, петь, молиться.
После этого евреев заставляли копать могилы и ложиться в них в несколько рядов и расстреливали, а многих закапывали живыми. Сперва было расстреляно 90 человек. Детей брали за ноги и разбивали головы, топили в ваннах, душили - все это делали немки, которые, как и их мужья-звери, тоже зверели. Затем уничтожение евреев приняло еще более массовый характер...
В местечке Демидувка сделали специальный лагерь, обнесли колючей проволокой и согнали туда до 3700 евреев, где они ежедневно уничтожались. Мне приходилось много раз наблюдать за всем этим. Однажды я встретила знакомого доктора Гринцвейга Абрама Эммануиловича, у которого я когда-то лечилась. Я предложила оказать ему помощь в спасении его жизни. Но он сказал мне, что он не один. И я ночью в повозке перевезла их к себе на хутор, где стала скрывать. Но укрывать было трудно, и я решила сделать подземелье. Целые ночи, тайно от всех, я рыла подземелье, там скрывала всех, вывезенных из лагеря смерти. Об этом никто не знал, кроме моей дочки Ирины. Несколько раз немцы делали облавы и даже обыски, но моей тайны не раскрыли. Мне было очень трудно. Ночами я носила им пищу, пускала свежий воздух в подземелье. Все это было сопряжено с большой опасностью. Но мы с дочкой Ириной тайну хранили. Мы надеялись, что скоро придут наши и что немцу не жить на нашей земле. А жизнь наших советских людей была нам очень дорога. И вот вы пришли. Эти люди впервые за полтора года увидели "свет божий".
В комнате сидят шесть человек, - две сестры Горингот, Мария 21 года, Анна 18 лет. Они не похожи на цветущих девушек, худые, черные, едва могут говорить, на их глазах слезы радости. Они все еще не верят в свое спасение. У сестер Горингот нет родителей, их расстреляли немцы.
Сець Михель 20 лет и его сестры, Ита 14 лет, Этл 15 лет и брат Яков 10 лет. Родители их расстреляны немцами. Двадцатилетний Михель похож на старика. Он с трудом произносит слова. Маленький Яков не может ходить, он растерянно смотрит на нас.
Наши сердца после всего этого еще больше переполнились ненавистью к трижды проклятому немцу.
Вера Иосифовна говорит:
- Товарищи! Ведь это не все, кому я сохранила жизнь. Еще четыре человека находятся в подземелье, только в другом.
И хозяйка повела нас. В сенцах мы опустились в узкий колодец, прошли по темному извилистому коридору и при тусклом свете увидели еще четырех человек. Это были: доктор дубенской больницы Гринцвейг Абрам Эммануилович, его отец Эммануил 70 лет и мать Анна Яковлевна и жена дубенского аптекаря Олейник Анна Львовна.
Мы им помогли вылезть из подземелья. Радости ихней не было предела, они наперебой благодарили нас и свою спасительницу.
Тов. Эренбург! Мы решили написать Вам об этом, чтобы Вы о героическом поступке Красовой Веры Иосифовны, жительницы деревни Лопавши, Демидувского района, Ровенской области, и ее 16-летней дочки Иринки написали и чтобы узнала об этом вся наша страна.
С фронтовым приветом:
гвардии капитан Левченко, гвардии капитан Борисов, гвардии лейтенант Чесноков...
П/п 39864. 20.3.44
Из собрания Ильи Эренбурга. Архив Яд Вашем, P.21.1/91
[19 сентября 1948]
(…)
Июнь 1941 г. разрушил мою счастливую жизнь, разлучил меня навсегда с родными и семьей, которая, как я узнал к своему ужасу позднее, в 1944 г., вся погибла от рук гитлеровских бандитов. 27 июля 1941 г. я эвакуировался вместе с работниками Львовской железной дороги в г. Сталинград, откуда я был направлен на станцию Вальково, Морозовской железной дороги.
Наступил июль 1942 г., враг совершенно неожиданно в течение нескольких часов прорвался под Миллерово и занял Морозовскую. Удар был настолько сильным и внезапным, что местные власти не успели принять никаких мер для эвакуации населения. Враг захватил все. В этом хаосе я предпринимал неоднократные попытки переправиться через Цимлу или Чир, но безуспешно. Немцы воздушными налетами разбили переправы, а передовые части гитлеровцев заняли всю местность.
Для меня, как еврея, положение было совсем тяжелым. Я знал из выступлений тов. Молотова и опыта 1939 г., что иду на верную гибель. Сначала я скрывался в селах, делал попытки пробраться через линию фронта, но, не зная, местности и не владея еще хорошо русским языком, попал под подозрение местного населения, которое радо было стараться выдать еврея гестаповцам. Я решил порвать все мои документы и вернуться в Морозовскую. В течение двухбедельного пребывания там я стал свидетелем охоты на евреев, издевательства над ними и массовых расстрелов. За это время я успел, благодаря помощи друзей, достать паспорт на фамилию Григорьева Василия Николаевича и на краденых немецких бланках выписал себе две справки...
Но накануне моего ухода из Морозовской, в пятницу 27 августа 1942 г., меня обнаружили местные предатели и полиция, которые вместе с гестапо уже подъезжали к моей квартире и хотели схватить меня и расстрелять. В последний момент мне удалось от них скрыться.
После этого начался период тяжелой и опасной борьбы за существование, за жизнь. Началась жизнь еврея - "вечного бродяги", из-за страха разоблачения не имевшего права долго жить на одном месте. (...)
Третий Украинский фронт, освободив город Голту-Первомайск в марте 1944 г., принес мне спасение. Я вновь стал полноценным человеком, которому не надо опасаться за свою жизнь из-за своего национального происхождения . (...)
В 1946 г. я решил выехать на родину, но кроме руин, известий о гибели моей семьи, родных и родственников и тяжелых воспоминаний давно минувших дней, я ничего и никого не нашел. Из всей многочисленной семьи я остался один в живых. Опасаясь бандеровцев, я через неделю выехал из родного города в Мукачево, Закарпатской области. Там я работал инженером на станции, а затем стал заведующим второй товарной станцией до 10 июля 1948 г.
Как обидно, что сейчас, в годы, когда жизнь только-только начала налаживаться, меня обвиняют в несчастном факте вегетации на оккупированной территории! Если во время оккупации я задавал себе вопрос, в чем моя вина, что я родился евреем, - и не находил ответа, то теперь я задаю себе и другим вопрос: чем я виноват, что после эвакуации на 2.000 км по причине головопятства некоторых руководителей, я оказался в оккупации под Сталинградом в смертельной опасности? Кто из евреев, знающих, что их ожидает на оккупированной территории, согласился бы идти прямо в руки гитлеровским разбойникам? Причем, я хочу подчеркнуть, что нигде и никогда, даже в момент самой страшной опасности, я не делал ничего, могущего скомпрометировать мою личность, как советского гражданина и человека совести. Неужели мое преступление в том, что я остался цел и невредим? Что я выжил? Неужели, было бы ценнее, если бы я погиб с миллионами других евреев. (...)
В жизни я видел достаточного несправедливости, но сейчас, когда после всего пережитого мною, нашлись руководители, которые занялись преследованием и унижением меня морально, мне обидно до невозможности. Я решил не молчать. Я готов на все и не позволю, чтобы в моей душе поселилось чувство несправедливости. Я хочу доказать, что не я, мучившийся на оккупированной территории, плохой человек, а они, которые сейчас хотят изуродовать мою душу и совесть, что нельзя всех на один аршин мерить. (...)
Райтер
Советские евреи пишут Илье Эренбургу, Иерусалим, 1993, стр. 283-287
